Иногда должны рождаться люди, сотканные из хаоса. Чтоб было, чему всколыхнуть спокойную, как болотная гладь, систему порядка и правил.
Ирвин — банка со ртутью, тонкостенный хрупкий сосуд, наполненный ядовитой текучей жижей. Он — блёстки, которые так здорово сдувать с ладони навстречу солнцу; мириады вспыхивающих, переливающихся точек, липнущих к коже и навсегда остающихся в волокнах одежды, как ни пытайся ты их вымести оттуда жёсткой щёткой или отстирать в мыльной воде. Фейерверк сигнальной ракетницы в ночном небе, тревожно-красная вспышка, споро затухающая в темноте, будто и не было ничего вовсе. Он — ядерная бомба, оброненная с самолёта и не выбирающая, чью жизнь разрушить.
Катастрофа.
That is the land where you can not blink.
Not ever.
Ему проще вспомнить, сколько хахалей было у его матери, чем какого цвета были обои в доме, где они жили. Вроде, что-то растительное — мелкое, в геометрически правильном рисунке. Дешёвая самоклейка, покрывавшая все стены внутри — кроме тех, что в ванной. Там была пластиковая вагонка; оконное стекло, чтоб через него никто не подглядывал, заклеили матовой плёнкой "под витраж", в ромбы. Он сбегал через то окно, когда было совсем дерьмово. Одноэтажная конура, доставшаяся им в наследство после смерти материного отца, располагала к побегу, как плохо организованная тюрьма.
Средний ребёнок, наименее желанный, он всегда знал, что дети — это обуза. Поэтому своих никогда не хотел. Не мог смириться с мыслью, что его жизнь перестанет ему принадлежать.
Собственный эгоизм — отрицал, называл его "здоровым инстинктом самосохранения". Хотя, по большому счёту, именно этого инстинкта у Ирвина отродясь не было.

Конфликты с материными мужиками начали возникать у него лет с девяти. Как только одному из них (первому, но далеко не последнему) чужие дети стали мешать. Сломанная рука, сотрясение, синяки и ссадины — однозначно не способствовали формированию характера покладистого и смирного. И если в младших классах ещё выходило не вляпываться в истории, в старшей школе он отметился по полной программе — с вызовами к директору, с задержанием полицией и воспитательными беседами. У матери каждый раз при этом было такое кислое, пропитанное раздражением лицо, будто она предпочла бы абортировать его, а не троих его сестёр и братьев, вошедших в категорию "Четыре — это уже корзинка с котятками, дорогая; а ты — не кошка".
Бабка по матери изо всех сил пыталась реорганизовать их жизнь. Приходила к ним, время от времени выбрасывала накапливающуюся стеклянную тару и запускала стирку-другую, вымывала посуду и готовила абсолютно безвкусную еду. Но добилась только мощнейшего отторжения к религии — все визиты доброй воли сопровождались лекциями об Иисусе, о каре небесной, о том, что "Господь видит, как ты грешишь, Ирвин".
Жизнь на этой карусели укачивала его, душила ночами в вязких, бессвязных снах. Будущее простиралось не дальше прилавка в местном гипермаркете, за который ему в скором времени грозило встать — колледж Ирвину мог разве что грезиться.
От такой перспективы тошнило.

Его старшая сестра долго планировала уехать. Весь выводок Бейли сосуществовал в режиме постоянной, непрекращающейся грызни, так что Ирвин считал, что она просто исчезнет, растворится однажды без предупреждающих сигналов. Вместо этого (и он до сих пор считает это странностью) Аманда растолкала его посреди ночи и подробно объяснила, что необходимо будет предпринять, если вдруг он тоже решит сделать ноги.
В семнадцатый его Сочельник, в последний раз, когда он спал в своей кровати перед тем, как удрать из дому и больше туда никогда не вернуться, Ирвину снилась лошадь в высоких травах. С ресницами настолько светлыми, что они казались ему кипельно-белыми.
Он никогда не чувствовал за собой вины из-за того, что бросил младшего брата наедине с матерью.

Прежде, чем повестись на идею отчаянья и подписать контракт в одном из "Home Depot", он ухитрился несколько лет послоняться по штатам. Вблизи посмотрел на самое тёмное дно "американской мечты". Пришёл к выводу, что толком ничего не умеет, чтоб хоть сколько-нибудь безопасно устроиться в жизни.
Извилистый его путь, пролегавший по случайным, копеечным подработкам и откровенно нелегальным заварушкам, всё чаще вихлял в сторону потенциально уютной камеры за решёткой и трёхразового питания. Так что с уверенностью можно сказать — армия его спасла. Насколько она вообще способна это делать. Во всяком случае, на какое-то время вопрос пищи и крыши над головой был снят, а вместо хаоса в его жизни наступил период отвратительно стабильной упорядоченности.
И вдруг оказалось, что всё это подходит ему. Ирвин встал в подготовленную для него ячейку в полный рост, вошёл в неё всеми своими острыми углами и неровностями. Вписался в систему, как новенький, свежечеканный никель в автомат для выдачи сладких напитков. Из него не вышел бы хороший продавец в мясном отделе, зато получился толковый солдат.
Всё было бы ничего, если бы где-то между E-6 и E-7 с ним не случилась Джолин.
Ирвин никогда не считал себя совсем уж пропащим, но именно она показала ему, что, вообще-то, ему есть, куда стремиться. И если в этом мире были люди, сотканные из хаоса — Джолин была человеком, сотканным из света. Он подсел на этот свет, как последний наркоман на иглу.
Не было ничего странного в том, что от его мира ничего не осталось, когда свет резко выключили.

Похороны его уничтожили. Больше даже не сам их факт, а то, что он был в командировке, когда это случилось.
Вообще-то, они должны были расписаться в его отпуск. У Джолин даже было обручальное кольцо — дурацкая узкая полоска белого металла с крохотулечной блестяшкой настоящего диаманта. Если бы не это, Ирвин узнал бы о её смерти только приехав домой. На связь вышли её родители.
Он не сорвался в запой только чудом. Потому что что-то там ей обещал. Оказалось, что за несколько лет отношений чувство ответственности можно выдрессировать даже в таких, как он.
Две недели отпуска ощущались издёвкой. За ними потянулся первый месяц без Джолин. Потом как-то случились полгода. Без Джолин. Год, два, три. Пять.
Нормально было бы, если бы боль, наконец, улеглась. Нормально было бы двигаться дальше. Нормального в Ирвине — кот наплакал. А криминальное дело, очередным "холодным" висяком застрявшее в случайном ящике стола местечкового полицейского участка, сквозило ему настежь распахнутой в неизвестность дверью. Неприятно дуло на воспалённый рубец, оставшийся там, где была Джолин. Требовало точки.
И смирения в нём не было даже на кошачью слезинку.

Достойно упоминания:
- шесть футов два дюйма мерзкого южного темперамента
- хотя бы раз пробовал большинство наркотиков из тех, которые не нужно вводить внутривенно
- регулярно завтракает хлопьями с водкой
- следопыт, охотник
- если вы слышите, что кто-то где-то поблизости ржёт - с высокой вероятностью это он
- ветеран; из тех 2%, которые вышли из горячих точек без ПТСР
- тем не менее, глубоко профдеформирован
- проблемы контроля агрессии имел ещё до армии, с возрастом стал мудрее и наработал тактику "свернуть конфликт до того, как захочется бить морды"
- марин; мог бы быть морским котиком, но его спасло то, что рекрутёра не оказалось на месте
- подписал контракт в двадцать один годик, в двадцать семь перешёл в "Дельту" (в чём "чужакам" не признается даже под дулом пистолета, iykyk)
- Fort Devens, MA
- операционная зона - ближний Восток, Африка, Мексика
- считается "счастливчиком" в своём эскадроне; неоднократно "легко отделывался" во время операций, где всё шло на юг (исключительно на тяге интуиции и опыта)
- пользуется позывным "Эйбл" (Able)
- хотел занести в личные данные своего кота, потому что "да больше некому сообщать о том, что я помер"
- наивно рассчитывает дожить до пенсии